Узамбарская фиалка, она же Сенполия. (SAINTPAULIA)

– Коллекционный экземпляр! – перейдя на шепот (словно продавала не листок от этого самого экземпляра, а государственную тайну), заверила меня уличная торговка.
– А каким цветом цветет? – почему-то тоже шепотом спросила я.
– Коралловым… Это, знаете ли, редкость, поэтому так дорого…
Что за цвет такой – коралловый, я до сих пор не знаю (всегда думала, что кораллы бывают разных цветов), потому как один-единственный листок от «коллекционного экземпляра» был продан мне с такой скоростью и такими рекомендациями, что я не сомневалась: в данный момент мне завидует все государство! Эйфория прошла только дома, когда я задала себе вполне резонный вопрос: «А если этот единственный не приживется? Кто тогда будет мне завидовать?» Только те, кого облапошили на миллиарды… Чем больше я злилась на собственную доверчивость, тем больше восхищалась бабулей. С ее талантом надо в рекламном бизнесе работать! Оторвалась, конечно, на ни в чем не повинной фиалке. Фиг тебе, дорогая, а не укоренитель! И никаких тебе (мне?), дуре, фитогормонов! И не сметь заикаться об искусственной подсветке! Укоренилась, как миленькая. Правда, не цветет до сих пор…
Говорят, Жозефина обожала фиалки, и Наполеон просто осыпал любимую женщину этими цветами. Это я к чему? А к тому, что чего ей, фиалке, цвести, если такая Жозефина, как я, до сих пор пропадает без Наполеона? Осыпать-то некому…

Алоказия. (ALOCASIA)

Алоказия. (ALOCASIA)
Огромные щитовидные листья с бледными прожилками выглядели как искусственные. Я не удержалась и потрогала. Великолепие было, самым что ни на есть, натуральным. Натуральность в бронежилете искусственности – это в моем стиле.
С алоказией я была аккуратным и прилежным цветоводом. Как ни с каким другим экземпляром. Не заливала, не давала засохнуть, опрыскивала, мыла листья под теплым душем. Я гордилась ею и собой. Целых полтора года. Потом она зацвела. Через две недели мои крылья стали опадать вместе с листьями цветка. Один за другим. Медленно, по перышку. В смысле – по листку. Без всяких там прощальных записок «в моей смерти вините…». Листья покрывались желтыми пятнами и ломались. Я бледнела от ужаса и зеленела от бессильной злости, но завещание писать не спешила. Решила, что даже у лысой алоказии есть шансы – луковица-то невредима!
Суицидные выходки у моей зеленой красавицы прекратились, когда от шести листьев остался один-единственный. «Лист Надежды», – окрестила я это несчастье. Нынче у Надежды радостный диагноз – шизофрения. Раздвоение личности. Выпуклость одного из черешков намекает на будущее растроение. Ждем-с.

Кофе. (COFFEA)

Это был подарок от мамы. Тоненькая палочка с пятью блестящими листьями называлась кофейным деревом. Я сочла это намеком и с размахом размечталась: лежу, обнаженная, в эротично-невинной позе, утреннее солнце облизывает изгибы тела, а самый мужественный из всех мужчин, обалдев от картины, … (да подождите вы «набросился!», – это моя мечта, а не пошлый бульварный роман) срывает кофейные зерна и подает мне в постель ароматный напиток. (Дальше – как в пошлых бульварных романах.)
В общем, лелеяла я залог моего женского счастья, и залог этот благодарно выпускал темные волнистые листья. До зерен оставалась самая малость, до мужчины… Были бы зерна! Будет и мужчина!
Я не знаю, с каких фигов кошке вздумалось ходить по малой нужде в этот горшок. Я полила кофе, кошка дважды добавила, и обиженный цветок стал гнить. В данный момент пациент скорее мертв, чем жив, а я в полной растерянности: то ли кошке уши оторвать, то ли новое дерево вырастить…
Или просто мужчину завести? А кофе растворимый куплю. Не пропадать же мечте!